Чем привлекают левые?

Для того, чтобы говорить о привлекательности неких идей, нужно определиться, о чем собственно идёт речь. Потому давайте начнём с определения, чтобы всем было понятно, кого в данной заметке будем называть левыми, а кого – правыми (это не значит, что Вы, дорогой читатель, должны с этим согласиться раз и навсегда, это только для того, чтобы избежать ненужного недопонимания во время чтения).
Левые – это все те, кто – как большевики, – стоят за ограничение личной и экономической свободы, а также видят в человеке в первую очередь представителя группы (хорошей или плохой).
Правые – те, кто за максимум как личной, так и рыночной свободы, и по сути безразличны к групповой принадлежности, оценивая исключительно поступки человека (хорошие и плохие).

Для простоты можно представить политический спектр с помощью двух шкал, – личной свободы (слова, собраний, веры, сексуального поведения и т.д.) и свободы экономической деятельности (как много ограничений стоит на пути бизнеса), – где слева направо значения увеличиваются от нуля до максимально возможного (хоть до 10, хоть до 100)

Каждое политическое движение может предлагать больше или меньше ограничений той и другой свободы, но в целом обычно можно понять, ближе ли конкретная партия или мировоззрение к левому или к правому концу каждой из шкал. Более подробно об этой трактовке “политического спектра” можно прочесть тут.
Не все левые течения полностью отрицают вообще какую-то личную или экономическую свободу, потому мы говорим о тех, кто, par excellence, ближе к левом концу по обоим шкалам. Это означает, что, к примеру, в американском контексте, левыми будут числиться активисты и руководство Демпартии, хотя значительный процент поддерживающих демократов избирателей ближе к центру (в некоторых вопросах некоторые даже правее центра), а правыми – республиканцы, хотя в вопросах сексуальной морали они за большие ограничения, чем демократы.

Как Вы, дорогой читатель, понимаете, никто на Западе не декларирует в партийной программе или лозунгах: “Мы лишим вас свободы слова! Мы заменим рыночную экономику – плановой!”
Предложения должны быть привлекательными, потому запрещать предлагают “только” так называемые “речи, возбуждающие ненависть”.В последнюю категорию постепенно вводится всё то, что может хоть в малейшей степени раздражать сторонников, и выводится всё то, что раздражает противников, так что в конце концов свобода слова остаётся только для “своих”, тогда как оппоненты её на практике лишаются совсем.

Точно также не предлагают полностью отменить рынок, но “скорректировать несовершенства рыночной модели”. Или “ограничить власть крупных корпораций”. Как и в случае со свободой слова, работает принцип “своим – всё, остальным – закон”, так что в итоге все плюсы свободного рынка достаются “нужным” капиталистам, а все минусы государственного вмешательства в экономику – широким народным массам и идеологическим противникам.

Но почему же люди поддерживают эти идеи? Почему посмотрев на практику применения в одном случае, например, со свободой слова, люди не “просыпаются” и не посылают леваков куда подальше?

Некоторые люди правых взглядов полагают, – с заметной долей самолюбования, – что левые идеи привлекают только дураков и подлецов, или что левые идеи нравятся только инфантильным кадрам, желающим почувствовать себя детками на полном обеспечении при родителе-государстве. Безусловно, как среди левых, так и среди правых, можно найти и дураков, и подлецов, но если мы хотим подвести общество к большей свободе, то нужно признать, что существенный процент избирателей левых партий – отнюдь не дураки и не подлецы, что они сделали иной выбор, чем мы, но не из-за низкого IQ или душевной гнусности, а по каким-то другим соображениям. Ниже попытаемся разобраться в том, что может повлиять на выбор людей в пользу левой идеологии и/или поддержку ими левых партий.

Начать, видимо, следует с того, что если мы не хотим впадать в ошибку сравнения с идеалом, нужно принять во внимание, что в некоем проценте случаев люди идут за левыми, когда альтернатива им кажется менее привлекательной. Что же предлагают правые и почему их предложения не нравятся?

В принципе, к правым можно отнести две группы: консерваторов и либертарианцев, являющихся сторонниками рыночной свободы и минимального вмешательства государства в бизнес, также поддерживающих свободу слова без ограничений, примерно как классические английские либералы 18-19 веков. Обе группы согласны с тем, что человек должен нести ответственность за свои поступки, и что групповая идентичность имеет десятое значение.

Различия между консерваторами и либертарианцами касаются в основном сексуальной морали (и внешней политики, но её не будем касаться в этот раз, если интересно, соображения ВПС по данному вопросу тут): консерваторы стоят за сохранение библейских взглядов на сексуальность (сексуальные отношения только в рамках брака), либертарианцы – за максимум личной свободы и в сексуальных отношениях, но поскольку есть уважение к договорам и нет надежды на халяву от правительства, то брак должен уважаться (как один из контрактов) и сохраняться как рациональное поведение для повышения экономического благосостояния. Никаких ограничений на секс до брака и любую форму добровольных сексуальных отношений между взрослыми людьми. Но поскольку либертарианцев относительно мало, сконцентрируемся на взглядах консерваторов.

Один из настоящих борцов за свободу, консервативный публицист Деннис Прагер в хорошем правом издании “Townhall” сказал, что “у левых нет морального компаса”. “Моральный компас” – метафора для способности отличать добро от зла, хорошее – от плохого. Нет, по мнению Прагера, у левых способности четко идентифицировать зло и добро. Для марксистов хорошо то, что хорошо для “передового класса” (рабочих, пролетариев) или его “авангарда” (“революционной партии”). Никакой абстрактной и не привязанной к классу (и другим групповым характеристикам – расе, полу, сексуальной ориентации и т.п.) морали.

Деннис Прагер приводит в своей статье примеры того, как левые в современной Америке оправдывают преступления, – например, грабежи, – если это помогает продвижению их политики (если грабят черные). Или практически любые действия Америки и Израиля осуждаются, тогда как точно такие же действия, осуществлённые другими странами, приветствуются или не осуждаются.

Какова же альтернатива, что по мнению консерваторов должно быть моральным ориентиром? Ответ не удивляет – традиционные христианские ценности (Прагер – иудей, но поскольку большая часть Библии – это Ветхий завет, практически совпадает с иудейским ТаНаХом, то заповеди, регламентирующие сексуальное поведение, по сути одни и те же). Что, в свою очередь, означает довольно большое количество ограничений, касающихся в первую очередь молодых людей, которые пока не состоят в браке (часто по социально-экономическим причинам – потому что не зарабатывают достаточно или не хотят брать на себя долгосрочные обязательства), но имеют высокий уровень половых гормонов. Так что строгость сексуальной морали, которую предлагают правые, способствует склонности молодежи больше поддерживать левых.

Полагаю, что утверждение Прагера об аморальности левых не совсем верно: мораль у левых есть, вот только она относительна, а не абсолютна как традиционная, коренящаяся в религиозных нормах мораль. Библия чётко говорит, что – грех, а что – нет, подобного исчерпывающего и окончательно сформулированного списка моральных императивов у левых нет.

Относительность морали левых можно проследить, как минимум, с 1869 года, когда был опубликован “Катехизис революционера”, эдакий гимн анархистского имморализма. Автор опуса, убийца Сергей Нечаев (1847 – 1882), предлагал высшей добродетелью – то, что приближает “революцию”, сводящуюся по его мнению к уничтожению всякой государственности. Параллельно предлагалось делить людей на категории, где на самом верху находятся революционеры (читай – радикальные анархисты-убийцы), а дальше по убывающей все остальные. Отношение к женщинам низводило их (за исключением “настоящих революционерок”) до уровня проституток. Поскольку заранее знать, что именно приблизит “революцию”, невозможно, то сколь-нибудь априорные критерии добра и зла исчезают, размываются, отдаются на усмотрение самых главных “революционеров” (но не рядовых! иерархичность левых структур опровергает их болтовню о равенстве и братстве).

Разумеется, Нечаев не был первым, сходные выводы можно сделать, анализируя смену революционного курса во время Великой французской революции: то, что казалось правильным в один период, было позже развёрнуто на 180 градусов, потому одни и те же действия – например, террор, – то оправдывались, то отвергались.

Революционные движения в Российской империи последней трети 19 – начала 20 веков, – эсеры и социал-демократы, – по сути следовали нечаевским взглядам касательно отношений между революционерами и остальной частью общества. Поскольку никаких абсолютных критериев добра и зла не было, упомянутые революционеры то участвовали в конституционном процессе, то выходили из него, то поддерживали бандитизм и терроризм, то временно отказывались от террора.

Если сравнить моральную концепцию левых с религиозной моралью, то мы обнаружим, насколько Прагер прав касательно абсолютного характера последней: кто бы ни совершил грех в христианстве, он совершил грех. Нередко церковные иерархи закрывали глаза на грехи “сильных мира сего”, но доктринально короли, герцоги, епископы и папы всё равно грешили в этих случаях с точки зрения христианской морали (иногда и епископов и королей могли отлучить от церкви за некоторые грехи).

Для большинства религий характерно чёткое разделение добра и зла, и компромиссы, когда зло решают назвать “добром”, обычно не приветствуются. Естественно, можно вспомнить о всевозможных эксцессах, например, об “охоте на ведьм”, но то было следствием буквального исполнения заповеди “Ворожеи не оставляй в живых” (Исход 22:18) в отношении лиц, отнюдь не всегда занимавшихся ворожбой, колдовством или магией. Абсолютный характер определения желательного и нежелательного поведения до недавнего времени христианскими церквями не нарушался (изменение отношения к абортам и гомосексуализму – достаточно недавние веяния). Даже если заповедь буквально не исполняют (в современном мире всяких астрологов, “колдуний”, “шаманов” и гадалок никто не “предаёт смерти”), она остаётся моральным ориентиром, отменить который не может ни один человек, ибо дана она Богом (или от имени Бога).

Таким образом, “моральный компас”, о котором пишет Прагер, – это по сути точное знание, “что такое хорошо и что такое плохо”. Знание, которое не меняется в зависимости от того, выгодно это человеку или нет. По этой самой причине мы и имеем многочисленные примеры, когда христианские мученики предпочитали смерть отказу от веры.

Своей строгостью “моральный компас” одновременно привлекает и отталкивает. Привлекает, потому что, следуя ему, можно легко выносить моральные суждения. Отталкивает, потому что не даёт шансов извинить собственный неблаговидный поступок. А поскольку соблазнов в мире много, то и желание нарушать правила, если это приятно или выгодно, возникает часто. И чем больше соблазнов, и чем менее строги ограничения личного поведения со стороны общества, тем больше людей полагают “моральный компас” излишним.

Вернее так: больше людей хотели бы получать только положительную обратную связь, но не отрицательную, иначе говоря, слышать похвалу, но не запрет или осуждение.

И вот тут и появляются левые с разными вариантами мировоззрения, позволяющего осуждать других, превознося себя, при этом не совершая никаких требующих усилий или по какой-либо ещё причине неприятных поступков (у современной прогрессивной идеологии есть уже многие характеристики религии!). Всё, что требуется, – декларация принадлежности к некоей, якобы хорошей группе, или поддержка этой группы.

Давайте возьмём пару относительно свежих примеров. Активистка расистского движения “Только черные жизни важны” была вынуждена признаться, что не имеет ни малейшего отношения к потомкам выходцев из Африки. Полицейский из Портленда (штат Орегон) после взаимодействия с активистами того же движения заметил, что в полиции города куда больше представителей расовых меньшинств, чем среди протестующих. Последние были в основном представлены белой молодёжью из обеспеченных семей, с высшим образованием, выкрикивающих гневные филиппики в адрес полиции, якобы обижающей черных. Тогда как на самом деле 81% черных не желают уменьшения числа полицейских в их районах, потому что понимают, что иначе окажутся во власти черных банд, которые куда опаснее и хуже полиции.

Не нужно удивляться тому, что американскими борцами за счастье черных стали в основном белые выходцы из хорошо обеспеченных семей, ведь и 100 с лишним лет назад среди руководства российских большевиков были в основном выходцы из относительно обеспеченных семей, детей рабочих и бедных крестьян было мало (в первом Совнаркоме – двое из 16, т.е. 12.5%). И то, что они ничего не знали о жизни и реальных проблемах рабочих, не мешало им бороться “за освобождение рабочего класса”.

Подобные наблюдения можно сделать и по другим левым группам. Что заставляет задаться вопросом: почему ничего не знающие о жизни черных или рабочего класса люди собираются “спасать”, используя левую идеологию, а не какую-нибудь другую?

Причин несколько. Во-первых, ключевые слова в предыдущем абзаце – “ничего не знающие”: именно непонимание проблем, вкупе с нежеланием на самом деле разбираться в вопросе, подталкивает к выбору простого решения (потому что не имеет никакого отношения к реальным проблемам, но исключительно к воображаемым по незнанию).

Во-вторых, левые “решения” основаны на групповой идентичности, и если человек не принадлежит к группе, которую собираются “облагодетельствовать”, то никакого критического отношения к предложению не последует. Если кажется, что “решение” может помочь (а чего ещё ожидать, коль человек не знаком с вопросом!), то почему бы и не попробовать, тем паче, что рискует совсем не он.

В-третьих, одним из минусов правой идеологии и одновременно плюсом левой идеологии является скорость ожидаемого результата: левые обещают “всё и сразу”, тогда как правые или не обещают, или результат не гарантирован и требует серьёзных усилий. Те, кто сам ничего в жизни не делал (подковёрные интриги в партийных организациях и деятельность по агитации и пропаганде нельзя считать делом), скорее предпочтут “всё и сразу”, чем долгий и упорный труд. На практике получается наоборот: следуя правой идеологии свободного рынка, общество куда быстрее достигает благополучия, тогда как следуя левой – интенсивного государственного вмешательства в экономику, – быстро лишается имеющегося, а потом крайне долго барахтается в этой яме.

В-четвертых, левая идеология льстит самолюбию активистов, потому что предполагается, что они получают возможность решать за других, якобы не способных самостоятельно решить собственные проблемы. Правая идеология предполагает, что каждый человек свободен делать, что пожелает, но при этом ему придётся расхлёбывать последствия собственных действий. Она не даёт оснований смотреть на окружающих сверху вниз, т.к. каждый должен решать сам за себя, а не “просветлённые” за остальных.

Тут стоит добавить, что льстить активистам может и предательство собственных родителей – донос на них властям, якобы для блага самих родителей. Потому что активисты лучше знают, что хорошо и что плохо для других людей, чем сами эти люди. Так что в последние дни минувшего января американская публика много раз слышала о современных реинкарнациях советского “пионера-героя” Павлика Морозова.
И самое ужасное, что левые идеи ограничения свободы, ради торжества коих можно подговаривать детей следить и доносить на родителей, учителей, соседей и родственников, могут озвучиваться и как-бы-правыми политиками, типа английских консерваторов.

В-пятых, в общем и целом, умный человек скорее заметит недостатки системы, чем человек глупый. Умный с большей вероятностью начнёт задавать вопросы, хотя бы сам себе (ну, или мы называем умными тех, кто не принимает ничего не веру, а пытается разобраться). И поскольку ни одна система устройства общества не может быть идеальной, то неизбежно более умные будут более критично настроены, чем менее умные (при этом не будем путать критический настой и осознание недостатков с желанием “сломать до основания, а затем…”).

Но разве из критики сиюминутных институтов общества следует, что эта критика неизбежно должна быть левой? Нет, и она не была: многие требовавшие изменений в обществе были как раз за увеличение степени свободы, за большее равенство людей в стране, т.е. были по нашему определению правыми. Такими были, к примеру, классические английские либералы 18-19 веков. Борец с рабством Авраам Линкольн был республиканцем, в 1965 году против закона о равных избирательных правах в Сенате проголосовали 16 демократов и 2 республиканца (тогда в Сенате подавляющее большинство было у демократов, но процент несогласных обеспечить гарантированные Конституцией права и свободы черным американцам был заметно выше у демократов).

Ещё один немаловажный момент: голоса левых звучат громче (не будем забывать, что для молодых, коих заметно больше среди левых, более характерно кричать, чем людям средних лет и пожилым) и потому привлекают больше внимания, поскольку большинство “бунтарей”, тех, кто не боится пойти против существующей системы, предлагают радикальное чуть ли не чудесным образом случающееся – во всяком случае почти без участия масс, которым нужно только один раз проголосовать за “революционную партию”, – изменение , а не нудный повседневный труд.
Свободная рыночная экономика достаточно быстро и радикально меняет жизнь людей, но эти изменения нельзя предсказать, поскольку они зависят от совместных усилий и совокупного гения сотен тысяч, а то и миллионов людей. Предлагающие же программы “коренных перемен” хотят сами определять, как должно изменяться общество, как должны вести себя люди. Эти “бунтари” воображают себя царями или пророками, которых обязаны беспрекословно слушаться остальные.

Начиная с 18 века, с французских энциклопедистов, программы переустройства общества не ограничивались указанием на несовершенства существующей системы или ее несправедливость, но давали “ценные указания”, как именно должны жить и действовать люди. Эта склонность решать за других усугубилась с появлением марксизма, заявившего: “Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его”.

Так что естественным (ну, или скажем точнее – психологически объяснимым) образом больше “бунтарей”-теоретиков предлагали левые программы, чем правые (не так много людей жаждут услышать совет идти и работать усерднее, а именно к этому – и тому, чтобы не ожидать халявы от правительства, – и сводится правое мировоззрение). Потому левые теоретики должны превосходить правых численно уже благодаря одному этому.

В пользу левых работает и то, что их предположения не связаны с реальностью, не базируются на фактах, но исключительно на благих пожеланиях. На последних заметно легче строить теоретические концепции, чем на таком неподатливом и плохо модифицируемом материале, как факты.

Если больше “философов” разрабатывают концепцию А, чем концепцию Б, то большее количество людей поверит в А, хотя бы потому что у них есть больше шансов наткнуться на книги, продвигающие А, чем Б. Поскольку для того, чтобы поверить, людям нужно ознакомиться с концепцией, выше шансы поверить в то, что доступнее благодаря большему количеству книг и статей.

Исторически монархии с 18 века и вплоть до начала 20 были довольно открыты для озвучивания критики в свой адрес (не хулу на царя, за которую карали, но общие, философские или социально-публицистические соображения). Книги Владимира Ульянова, писавшего под псевдонимами В.Ильин и Н.Ленин, до революции 1917 года печатались и без проблем продавались в Российской империи (встречал такие издания в букинистических магазинах в Питере в конце 1980-ых). Аналогичным образом левые наслаждаются свободой слова на Западе.

Однако как только левые захватывают власть, их симпатии к свободе слова исчезают совсем. Именно так случилось в СССР в начале 1930-ых (после окончания НЭПа с его частными издательствами), после чего до конца 1980-ых имела право звучать только коммунистическая пропаганда, за иную точку зрения можно было получить срок.
Аналогично в современной Америке там, где у левых практически вся власть – в университетах и Твиттере, возникла так называемая Cancel culture, сводящаяся к лишению людей правых взглядов возможности донести свои взгляды до широких масс (множество примеров собраны тут). Заслуживает внимания тот факт, что нежелание слышать альтернативную точку зрения имеется у 36% студентов элитных американских университетов сравнительно с 22% студентов в целом (элитные университеты в большинстве случаев заметно дороже, т.е. среди агрессивных леваков больше выходцев из обеспеченных семей, чем бедных, – полная аналогия с лидерами большевиков!). Из того же источника можно узнать, что 60% американских студентов сегодня скрывают свои взгляды, а среди студентов с правыми взглядами – 72%.

Гарантированная свобода слова не только помогает левым распространять свои идеи, но и неприкрыто лгать о своих действиях, как подробно задокументировала Дайана Уэст в “American Betrayal: The Secret Assault on Our Nation’s Character“. Так многие американские высокопоставленные чиновники в конце 1930 – 1940-ых симпатизировали коммунизму и сталинскому режиму, но спрошенные комиссией Сената или лгали о членстве в Компартии и/или контактах с коммунистами и советскими разведчиками, или вспоминали о конституционной защите от самооговора.
Масштаб советского шпионажа в Америке стал очевиден только после проведения контрразведкой операции «Венона» (прорыв был в 1948-51 годах), но большинство виновных не понесли наказания. Как не понесли наказания те, о ком дал показания разочаровавшийся в коммунизме Уиттекер Чемберс (некоторые из них продолжали работать в Госдепе – американском аналоге МИДа, – в течение всей Второй мировой).

Как все знают, заключённые на сталинских процессах не могли ссылаться на защиту от самооговора, они не имели по сути никакой юридической защиты (их собственные адвокаты начинали свои выступления с согласия с обвинением), показания выбивались, как из обвиняемых, так и из свидетелей (бывших обвиняемыми по другим делам)

Если одна идеология пользуется возможностью лгать противникам и пользоваться свободой слова, предоставляемой этими самыми противниками, а другая – дозволяет врагам лгать и лишена свободы слова там, где оппоненты у власти, то вторая идеология будет раз за разом проигрывать первой. О подобных ситуациях прекрасно написал Нассим Николас Талеб в “Skin in the game. Hidden asymmetries in daily life“ (моя рецензия здесь).
И поскольку правая идеология предполагает свободу слова, то она оказывается в неудобном, заведомо проигрышном положении относительно идеологии левой, которая не имеет проблем с тем, чтобы пользоваться свободой слова, когда не имеет власти, и полностью уничтожать оную, когда власть у левых.

Как подметил один правый публицист, правые реагируют на самые недавние события, игнорируя прошлые действия левых. Опять же, как это показывает Талеб в упомянутой книге, это даёт преимущества тем, кто помнит все прошлые обиды “от сотворения мира” и планомерно мстит, а также медленно захватывает один институт общества за другим. И как точно заметил либертарианский публицист, левые соглашаются на небольшое изменение в свою пользу, на “неполную”, “частичную” победу, – принцип маленьких шажков (“baby steps”) куда лучше работает в условиях парламента/Конгресса, чем предложение радикальных изменений, в коем нельзя изменить и букву.

Здесь требуется небольшое уточнение. Когда левые говорят о проблемах, они тут же предлагают якобы временное решение через вмешательство государства. Но если последовать их совету, то и после того, как проблема решена, государственное вмешательство никуда не девается, сохраняясь на десятилетия благодаря бюрократической логике (об этом чуть подробнее в заметке 2019 г., а можно, не касаясь теории, обойтись многочисленными примерами из жизни).

Левый, но вменяемый (это не оксюморон! в последние полгода несколько известных левых американских журналистов разорвали отношения с органами левацкого агитпропа из-за неприятия последними принципов свободы слова) публицист Эндрю Салливан выделил следующие причины побед современных “прогрессивных” безумцев:

1. Есть жёсткое противопоставление в университетск-медийно-корпоративно-элитных кругах, что можно быть или расистом, или полностью соглашаться с антинаучной “критической теорией”. Расистом слыть никому не хочется, вот и не озвучивают возражения;
2. Вместо сложного разбора разных причин неравенства между расовыми группами предлагает одно примитивное, не базирующееся на фактах объяснение – “системный расизм”;
3. Повторяющие лозунги “критической теории” воображают себя лучше всех остальных. Разделение подобных взглядов стало признаком принадлежности к американской элите;
4. Адепты “критической теории” и чёрного расизма безжалостны. Они уверены, что нет равенства сторон в дебатах: одна сторона априори права и хороша, а вторая – плоха и не должна иметь шанса донести свою точку зрения до народа. Потому идеологических оппонентов можно уничтожать всеми доступными способами.

Салливан делает ещё одно заявление: либеральная демократия трудна для понимания, противоречит здравому смыслу (counter-intuitive), требует самоограничения, разумности и терпимости, на которые большинство людей не способны. Потому она исчезает в современном мире и может считаться историческим курьёзом (тут Эндрю Салливану можно много чего возразить, но это тема отдельного разговора, который уже заводился на этих страницах).

К вышесказанному стоит добавить несколько пунктов, косвенно и прямо вытекающих из книги профессора психологии из Монреаля Гада Саада (Gad Saad) “The Parasitic Mind: How Infectious Ideas Are Killing Common Sense“.
Левую идеологию чаще выбирают в современном англоязычном (по сути речь идёт о Западе в целом, но формально перечисленные авторы говорят о ситуации в Штатах, Канаде, Англии или Австралии) мире поскольку всё больший процент людей получает некачественное гуманитарное университетское образование. Снижение качества образования вызвано увеличением доли студентов, в число коих попадают всё более и более недалёкие и нежелающие развиваться кадры. Одновременно это следствие действий левых профсоюзов учителей и университетских преподавателей, а также педагогической философии, якобы ценящей каждого ребёнка, вне зависимости от поведения и прилежания ребёнка, от его способностей.

С 1970-ых по Америке и прочим западным странам начали плодиться факультеты, культивирующие анти-научные, исключительно идеологические подходы и дающими низко-качественное образование. Вообще у гуманитарной сферы не особо мощный научный инструментарий, но когда приходится равняться на выдающихся филологов или историков, философов и социологов результаты всё же лучше, чем у всяких расовых и гендерных штудий и иных изводов марксизма. Потому студенты и выпускники этих факультетов берут исключительно истерикой и нахрапом, т.к. знаний у них – даже на фоне откровенно скромных общих знаний молодого поколения, – совсем мало, дискутировать они не могут, так что остаётся им только вопить и топать ножками (тема левой индоктринации в университетах разбирается в огромном числе статей и достаточном числе книг, в рамках данной заметки я намеренно не хочу в неё влезать более детально – *1).

Низкое качество гуманитарного образования и экономическая безграмотность масс позволяют левым выдавать откровенно невыгодные обществу проекты и программы, как якобы заботу о “сирых и убогих”, “угнетённых и маргинализированных“. Разумеется, приятно чувствовать, что поддерживаешь предложение по улучшению жизни тех, кому “не так повезло”, но если практически ничего не знаешь о проблеме, то почти гарантированно поддержишь решение, которое ухудшает жизнь одним, не улучшая её другим.

Так проекты “строительства доступного жилья” не только обходятся запредельно дорого, но и игнорируют причину нехватки жилья на рынке, которая и делает дома и квартиры такими дорогими – зонное регулирование и прочие бюрократические препятствия, не дающие выделять/продавать землю под строительство новых домов и/или повышающие стоимость строительства. Тем не менее поддерживающие политиков, продвигающих экономически нецелесообразные программы, не замечают собственной слепоты, зато крайне гордятся своим “моральным” поступком и смотрят на остальных свысока!

Как можно понять на основании сказанного выше, причин, помогающих продвижению левой идеологии на сегодняшнем Западе, очень много. Но почему они срабатывают сегодня, а не срабатывали в относительно недавнем прошлом? Рискну предположить, что ситуация принципиально изменилась из-за постоянно растущего уровня благосостояния западного среднего класса.
Можно назвать это “ловушкой благополучия” (“affluence trap” или “abundance trap”), когда значительному проценту – уже не только богатым, как на протяжении почти всей человеческой истории, но и тем, кто составляет большинство населения, – хватает доходов на удовлетворение не только насущных потребностей, но и на удовольствия и развлечения, потому сытым людям нет особой нужды выступать против постепенного повышения налогов, уменьшения степени личной свободы, равно и независимости гражданина от государства, против перераспределения прав от граждан к чиновникам и прочим госслужащим.

Понятно, что человек, у которого после всех необходимых трат остаётся 10 долларов на развлечения и прихоти, отреагирует на повышение косвенных или прямых налогов на 2 доллара совершенно иначе, чем тот, у кого остаётся 100 долларов и тем паче 1000! Одновременно более обеспеченный человек подумает лишний раз, стоит ли рисковать своим благополучием, в отличие от того, кому “нечего терять, кроме своих цепей”.

Точно также понятно, что на “болтологический” факультет, не дающий профессии, гарантирующей достаточно высокую оплату, подастся или тот, кому обеспечено “тёплое” место в семейной фирме (или ещё где, куда можно попасть только благодаря связям), или тот, кому вообще работать не нужно (благодаря успехам предков в создании богатства), или тот, кому не хватает умственных способностей или упорства и усидчивости, чтобы учиться на инженерном или медицинском, юридическом или управленческом факультете.

Университет же в свою очередь может позволить себе содержать бессмысленные, не дающие практических знаний факультеты только от избытка денег, которые ему приносят студенты, т.е. повышение благосостояния общества позволяет множить кафедры по “изучению” всевозможного идиотизма.

Но и это не конец истории: чем больше всякие гендерные, расовые и прочие марксистские факультеты будут выпускать недоучек и бездарей, тем больше этих кадров будет проникать на всякие бессмысленные должности в администрации университетов, в отделах кадров и начальственных кабинетах (ведь поручить им нечто конкретное – хоть управление проектом, хоть разработку продукта, нахождение инженерного решения, лечение больных и т.д., – увы, нельзя, они на продуктивную работу не способны!). И, находясь на достаточно заметных должностях, эти провозвестники левацких идей будут заражать окружающих. Так левая идеология постепенно распространяется по крупным корпорациям. Опять же благодаря тому, что в обществе есть некоторая форма изобилия ресурсов, и многим крупным корпорациям не жалко потерять десятки, а то и сотни миллионов долларов, нанимая никчёмных людей на ненужные должности, чтобы поддержать “прогрессивное” реноме.

Безусловно, вопрос, почему после всего происшедшего в 20 веке (а ведь есть и сегодняшние примеры нескольких стран, продолжающих двигаться к социализму!), левые идеи овладевают умами масс, не осветить полностью даже этим, довольно объёмным материалом. Понятно, что какие-то соображения были упущены. Тем не менее автор постарался представить материал максимально полно, осветить проблему со всех, известным ему сторон.
И все же человеческие силы скромны, потому буду благодарен за любые идеи и соображения, высказанные в комментариях.

Footnotes:
*1 – Кое-какие книги о ситуации в западных, в основном американских, университетах с ссылками для скачивания (за сутки там можно скачать до 5 книг без регистрации и до 10 книг с бесплатной регистрацией):
William F. Buckley Jr. “God and Man at Yale: The Superstitions of Academic Freedom“;
Thomas Sowell “Inside American Education: The Decline, The Deception, The Dogmas“;
Frank Furedi “Wasted: Why Education Isn’t Educating“;
Roger Kimball “Tenured Radicals: How Politics Has Corrupted Our Higher Education“;
David Horowitz “The Professors: The 101 Most Dangerous Academics In America“ и “Indoctrination U.: The Left’s War Against Academic Freedom“;
Paul R. Gross, Norman Levitt “Higher Superstition: The Academic Left and Its Quarrels with Science“;
Alan Sokal, Jean Bricmont “Intellectual Impostures“;
Glenn Harlan Reynolds “The Higher Education Bubble“ и “The education apocalypse : how it happened and how to survive it“;
Bryan Caplan “The Case Against Education: Why the Education System Is a Waste of Time and Money“
Donald Lazere “Why Higher Education Should Have a Leftist Bias“
Warren Treadgold “The University We Need: Reforming American Higher Education“;
Bruce Charlton “Not Even Trying: The Corruption of Real Science“.