Под “меритократией” понимается власть достойных, т.е. тех, у кого есть какие-то заслуги. Если обратиться к энциклопедическому, а не словарному определению, то это “принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и финансового достатка”.
Идея занятия должностей наиболее достойными – согласно определенным критериям, отнюдь не обязательно разумным с современной точки зрения, – формально восходит к Конфуцию и была введена на практике при китайских династиях Цинь и Хань (с третьего века до нашей эры до третьего века нашей эры). В Европе о том, что нужно продвигать говорили философы Просвещения, но на практике в течение достаточно долгого времени господствовала аристократия. В 1883 году в Штатах был принят закон, отдающий должности чиновников в руки наиболее способных, а не приятелей победившего политика. К слову сказать, кое-какие требования к образованию для российских чиновников появились в первую декаду 19 века.
Небольшое отступление. Примерно с 1828 по 1883 в Америке была форма управления, называемая трофейной, или системой захваченной добычи, когда победившая партия могла давать своим сторонникам вообще все должности (сегодня политические назначенцы якобы не заменяют “профессиональных” бюрократов, но с учетом левых симпатий чиновников, по сути все государственные учреждения в США в руках сторонников Демпартии, республиканские победы на выборах ситуацию не меняют). Господствовавшая в Америке на протяжении большей части 19 века система может числиться изводом демократии, который я бы рискнул назвать “филократией” – от греческих слов “друг” – “φίλος/филос” и “клан” – “φυλή” – произносится близко к “фыли”. При этом избиратели по сути должны выбирать не только отдельных политиков, но целый клан, который придет к власти. Тут можно вспомнить и анекдоты о том, что женишься не только на конкретной женщине, но на всей ее семье, и украинский сериал “Слуга народу”, где главный герой целиком и полностью зависел от преданности команды ближайших друзей/одноклассников. Но не будем уходить в сторону, вернемся к меритократии.
Итак, если у нас есть два кандидата на должность, то аристократия предполагает, что тот, у кого происхождение выше, должен занять должность, непотизм – что тот, кому начальник – родственник, а меритократия – что занять должен тот, кто больше подходит для должности, т.е. тот, кто умнее, образованнее, опытнее в решении сходных вопросов.
В рамках рыночной конкуренции только меритократия и работает. Фирмы, которые назначают на ключевые должности, родственников или “свадебных генералов” (графов, князей, лордов, бояр, племенных вождей и т.д.), неизбежно проиграют фирмам, которые выдвигают наиболее способных работников.
Тоже самое в науке: брать “блатных” хоть аспирантами, хоть профессорами означает снижать качество исследований на данной кафедре или лаборатории.
Из последнего абзаца можно сделать один важный теоретический вывод, что меритократия как система управления появилась задолго до того, как ее начали продвигать философы. Появилась она в тех сферах деятельности, где влияние рынка было наибольшим. Не только в торговле, per se, но и в том, например, что люди выбирали без принуждения, в том числе – что предпочитали читать. Потому написанный принцессой “Гептамерон“, который должен импонировать сторонникам аристократического подхода, по всем параметрам проигрывал сочинению незаконного сына флорентийского купца Боккачино да Челлино. Можно вспомнить и сочинительство Екатерины Второй, откровенно уступавшее работам литераторов отнюдь не знатного происхождения и на самом деле, кроме подхалимов её двора, никому не интересное.
Вообще против того, чтобы должность занимал самый достойный кандидат, трудно высказать хоть какое-нибудь весомое возражение.
Что заставляет нас сделать шаг вперед и задаться вопросом: а почему бы не сделать демократию “меритократичной”?
У такого подхода есть достаточно много сторонников. Западные политики и университетские профессора за замену демократии – меритократией высказываются редко, поскольку это вызовет дикую истерику среди толпы “политкорректных линчевателей”. А вот на “русской улице” иная картина – плевать в демократию любят не только наймиты клептократической вертикали. Так предприниматель и оппозиционер Евгений Чичваркин в одном интервью предлагает введение экзамена на гражданство, чтобы только после сдачи можно было получить загранпаспорт и голосовать (а заодно и “принудительное светское 10-летнее образование”). Кстати, разрешение на оружие по Чичваркину тоже после экзамена, т.е. фактически вводится образовательный ценз.
Похожие идеи озвучивают и другие люди, доходящие до того, чтобы у разных людей было разное количество “голосов” при участии в выборах. Имущественный ценз на относительно бедном пост-советском пространстве редко поддерживают, но о нем поговорим отдельно.
Всех, предлагающих меритократические программы в политике, объединяет предположение, что сами всем требованиям удовлетворят, а вот те, кто им не нравится, будут лишены права голоса. Тут нельзя не заметить, что тем самым они проваливают тест, предложенный Джоном Ролзом в “Теории справедливости“: справедлива только та система, в которой человек будет доволен, занимая не только привилегированную позицию, т.е. не зная заранее, кем он в этой системе окажется – богатым или бедным, умным или глупым, господином или рабом. Я не верю, что Чичваркин хочет построить общество, где у него лично не будет загранпаспорта и права голосовать.
Дело не только в лицемерии, но в принципиальной ошибочности подхода. Давайте представим, что некоторым “хорошим” и умным людям согласно Чичваркину со товарищи дали право голоса, а вот тем, кто не сдал экзамены на право быть гражданином, т.е. “плохим”, тупым, необразованным, и загранпаспорт не полагается, и право на покупку оружия. Если мы таким образом отсекаем от гражданства 90% населения, так что реально решают голоса самых умных, то возникает вопрос, кто будет служить в армии и полиции, ведь только самым умным полагается давать право на оружие. Попытки сделать из профессоров солдат и полицейских ни к чему хорошему не приводили. Так что нам придется или остаться без армии/полиции, или предположить, что люди с оружием будут довольствоваться тем, что у них нет права голоса.
Так что фантазию о связи права на оружие с уровнем образования и избирательными правами нужно отбросить. И нам придется ограничиться избирательным правом.
Поскольку в каждой стране население состоит из более умной половины и менее умной, то почему бы вместо 10% самых умных, мы дадим право голосовать 50% самых умных или 40% или 70%? Прежде чем ответить, давайте решим, насколько монолитно мнение 10% самых умных. Если это мнение не монолитно, то нужно решить, насколько монолитно мнение среднего класса. Насколько можно судить по странам Запада, мнение среднего класса не монолитно. То есть давая право голосовать среднему классу, – все же средний доход в большинстве случаев означает близкий к среднему уровень интеллекта и образования, – мы получаем какую-то разбивку мнений. И поскольку разбивка мнений мнений 50% самых умных может отличаться от разбивки мнений 10% самых умных, может оказаться, что 10% окажутся проигравшими.
Что заставляет нас вернуться ко второму варианту – о том, что мнение 10% самых умных монолитно. Так ли это? С одной стороны, ответ точно нет, т.к. среди наиболее видных мыслителей есть и левые, и правые. С другой стороны, если мы говорим об американских университетах, то там есть серьезный перекос: 39% гуманитарных университетов не имеют НИ ОДНОГО профессора-республиканца, а еще столько же – небрежимо малое их число. Перевес в пользу демократов среди преподавателей есть и в военных академиях (Уэст-Пойнт и Аннаполис), хотя и не такой большой. В общем и целом, чем менее практичное и конкретное образование, тем выше доля левых: на инженерных факультетах демократов в 1.6 раз больше, чем республиканцев, на социологии – в 43 раза, а на религиозных – в 70 раз.
Голливудская и музыкальная элита тоже левая: пожертвования от киношников идут демократам в зашкаливающем проценте – 99.7% от общей суммы.
Таким образом, если отберем наиболее “умную” – с точки зрения групповой идентификации, – часть западного общества, то мы обнаружим серьезный перекос в политических взглядах. Так что чем сильнее мы сужаем круг избирателей, исходя из уровня образования и известности, тем больше будет крен политики влево.
Что заставляет нас вспомнить о том, чем именно хороша демократия – тем, что дает возможность власти получить максимально точную информацию о том, что происходит в стране, и максимально быстро скорректировать курс, если страна движется не туда (путем замены правящей партии после выборов).
И это, в свою очередь, заставляет обратить внимание на то, что левая образованная элита общается в основном сама с собой и имеет весьма туманные представления о реальных последствиях политических решений. Во всяком случае получает эту информацию с заметным опозданием. Тогда как не столь образованные владельцы небольших фирм и магазинов, всякие само-занятые сантехники и прочие “не-интеллектуалы”, на собственной шкуре чувствуют – причем почти мгновенно, – когда страна начинает двигаться в совсем уж неверном направлении. Именно эта
публика и способна сделать более разумный политический выбор. Потому что их благополучие целиком и полностью зависят от рынка. Равно на собственной шкуре чувствуют негативные последствия войн и прочих непродуманных внешнеполитических решений в первую очередь не профессора и “звезды”, а те, кто служит в армии (и их родня, опять же не профессура и киношники).
Одним словом, демократия в отличие от рынка куда лучше работает, когда меритократический принцип не применяется к голосованию. Но демократия, как система смены власти в ходе выборов, одновременно означает, что меритократия – избрание достойнейшего, – работает и при демократии, поскольку побеждает тот, кто убедил большее число избирателей в собственной пригодности для занятия должности.
И здесь нужно сделать две оговорки. Первое: всё вышесказанное касается современных западных демократий, ситуация в развивающихся странах иная, как минимум с точки зрения практических шагов на пути к рыночной экономике и свободным выборам. Об этом нужно говорить отдельно.
Второе: вопрос имущественного ценза остался открытым, а он нередко подается как меритократический подход к избирательному праву. Давайте представим себе двух человек: один работает от зори до зори, выплачивает ипотечный кредит, имеет четкие жизненные планы, платит налоги, а второй – болтается по знакомым или живет с родителями, работает изредка, налоги толком не платит. Кто из них примет более разумное решение во время выборов? Так и хочется сказать: “Конечно же первый!”
И это может быть верным ответом. А может и не быть. Всё зависит от того, есть ли у нас конфликт интересов. Если государство распределяет большое количество халявы, как это делается сегодня на Западе, или халявы/подачек/государственных выплат мало, но они, тем не менее, могут составлять существенную часть дохода для некоторых категорий населения (как, например, на пост-советском пространстве), то не платящий налоги не должен иметь права голосовать. Я не призываю лишить поддержки самых бедных, я призываю обратить внимание на конфликт интересов и минимизировать его. Тот, кто не платит налоги (нетто! ибо можно заплатить на 100 долларов, а получить помощь на 1000 долларов), а получает помощь, не должен голосовать. До тех пор пока не станет настолько самостоятельным, что начнет платить налоги (нетто).
Если же никакой государственной помощи на практике в какой-то стране нет (как по сути и обстояли дела в большинстве стран Запада до второй половины 20 века), то избирательное право должно быть всеобщим.
Разумеется, никакие диванные рассуждения не изменят реальность, в которой политики по сути покупают голоса обещаниями большей халявы. И всё же чем больше людей будут анализировать происходящее, пытаться смотреть на ситуацию под разными углами, оценивать не только то, что льстит их самолюбию, но и противоположные варианты, тем выше шансы, что постепенно жизнь в данном обществе будет улучшаться, приближаясь к наиболее эффективной и выгодной для членов этот общества.
khvostik 